Михаил Пришвин «Паутинка»

Вот был солнечный день, такой яркий, что лучи проникали даже и в самый тёмный лес. Шёл я вперёд по такой узенькой просеке, что некоторые деревья с одной стороны перегибались на другую, и это дерево шептало своими листиками что-то другому дереву, на той стороне. Ветер был очень слабый, но всё-таки он был: и наверху лепетали осинки, и внизу, как всегда, важно раскачивались папоротники.

Вдруг я заметил: со стороны на сторону через просеку, слева направо, беспрерывно там и тут перелетают какие-то мелкие огненные стрелки. Как всегда в таких случаях, я сосредоточил своё внимание на стрелках и скоро заметил, что движение стрелок происходит по ветру, слева направо.

Ещё я заметил, что на ёлках их обычные побеги-лапки вышли из своих оранжевых сорочек и ветер сдувал эти ненужные больше сорочки с каждого дерева во множестве великом: каждая новая лапка на ёлке рождалась в оранжевой сорочке, и теперь сколько лапок, столько сорочек слетало — тысячи, миллионы...

Мне видно было, как одна из этих слетающих сорочек встретилась с одной из летящих стрелок и вдруг повисла в воздухе, а стрелка исчезла.

Я понял тогда, что сорочка повисла на невидимой мне паутинке, и это дало мне возможность в упор подойти к паутинке и вполне понять явление стрелок: ветер поддувает паутинку к солнечному лучу, блестящая паутинка вспыхивает от света, и от этого кажется, будто стрелка летит.

В то же время я понял, что паутинок этих, протянутых через просеку, великое множество, и, значит, если я шёл, то разрывал их, сам не зная того, тысячами.

Мне казалось, что у меня была такая важная цель — учиться в лесу быть его настоящим хозяином, — что я имел право рвать все паутинки и заставлять всех лесных пауков работать для моей цели. Но эту замеченную мной паутинку я почему-то пощадил: ведь это она же благодаря повисшей на ней сорочке помогла разгадать мне явление стрелок.

Был ли я жесток, разрывая тысячи паутинок?

Нисколько: я же их не видел — моя жестокость была следствием моей физической силы.

Был ли я милостив, наклоняя для спасения паутинки свою натруженную спину? Не думаю: в лесу я веду себя учеником, и если бы я мог, то ничего бы не тронул.

Спасение этой паутинки я отношу к действию моего сосредоточенного внимания.

Сергей Аксаков «Гнездо»

Заметив гнездо какой-нибудь птички, чаще всего зорьки или горихвостки, мы всякий раз ходили смотреть, как мать сидит на яйцах.

Иногда по неосторожности мы спугивали её с гнезда и тогда, бережно раздвинув колючие ветки барбариса или крыжовника, разглядывали, как лежат в гнезде маленькие- маленькие, пёстренькие яички.

Случалось иногда, что мать, наскучив нашим любопытством, бросала гнездо; тогда мы, увидя, что несколько дней птички в гнезде нет и что она не покрикивает к не вертится около нас, как то всегда бывало, доставали яички или всё гнездо и уносили к себе в комнату, считая, что мы законные владельцы жилища, оставленного матерью.

Когда же птичка благополучно, несмотря на наши помехи, высиживала свои яички и мы вдруг находили вместо них голеньких детёнышей, с жалобным тихим писком беспрестанно разевающих огромные рты, видели, как мать прилетала и кормила их мушками и червяками... Боже мой, какая была у нас радость!

Мы не переставали следить, как маленькие птички росли, дарились и наконец покидали своё гнездо.

Константин Паустовский «Подарок»

Каждый раз, когда приближалась осень, начинались разговоры о том, что многое в природе устроено не так, как нам бы хотелось. Зима у нас длинная, затяжная, лето гораздо короче зимы, а осень проходит мгновенно и оставляет впечатление промелькнувшей за окном золотой птицы.

Разговоры наши любил слушать внук лесника Ваня Малявин, мальчик лет пятнадцати. Он часто приходил к нам в деревню из дедовской сторожки с Урженского озера и приносил то кошёлку белых грибов, то решето брусники, а то прибегал просто так — погостить у нас: послушать разговоры и почитать журнал «Вокруг света».

Толстые переплетённые тома этого журнала валялись в чулане вместе с вёслами, фонарями и старым ульем. Улей был выкрашен белой клеевой краской.

Она отваливалась от сухого дерева большими кусками, и дерево под краской пахло старым воском.

Однажды Ваня принёс маленькую, выкопанную с корнем берёзу.

Корни он обложил сырым мхом и обернул рогожей.

— Это вам, — сказал он и покраснел. — Подарок. Посадите её в деревянную кадку и поставьте в тёплой комнате — она всю зиму будет зелёная.

— Зачем ты её выкопал, чудак? — спросил Рувим.

— Вы же говорили, что вам жалко лета, — ответил Ваня. — Дед меня и надоумил. «Сбегай, говорит, на прошлогоднюю гарь, там берёзы-двухлетки растут, как трава, — проходу от них нет никакого. Выкопай и отнеси Руму Исаевичу (так дед называл Рувима). Он о лете беспокоится, вот и будет ему на студёную зиму летняя память. Оно, конечно, весело поглядеть на зелёный лист, когда на дворе снег валит как из мешка».

— Я не только о лете, я ещё больше об осени жалею, — сказал Рувим и потрогал тоненькие листья берёзы.

Мы принесли из сарая ящик, насыпали его доверху землёй и пересадили в него маленькую берёзу.

Ящик поставили в самой светлой и тёплой комнате у окна, и через день опустившиеся ветки берёзы поднялись, вся она повеселела, и даже листья у неё уже шумели, когда сквозной ветер врывался в комнату и в сердцах хлопал дверью.

В саду поселилась осень, но листья нашей берёзы оставались зелёными и живыми. Горели темным пурпуром клёны, порозовел бересклет, ссыхался дикий виноград на беседке.

Даже кое-где на берёзах в саду появились жёлтые пряди, как первая седина у ещё нестарого человека.

Но берёза в комнате, казалось, всё молодела. Мы не замечали у неё никаких признаков увядания.

Как-то ночью пришёл первый заморозок. Он надышал холодом на стёкла в доме, и они запотели, посыпал зернистым инеем крыши, захрустел под ногами.

Одни только звёзды как будто обрадовались первому морозу и сверкали гораздо ярче, чем в тёплые летние ночи.

В эту ночь я проснулся от протяжного и приятного звука — пастуший рожок пел в темноте. За окнами едва заметно голубела заря.

Я оделся и вышел в сад. Резкий воздух обмыл лицо холодной водой — сон сразу прошел.

Разгорался рассвет. Синева на востоке сменилась багровой мглой, похожей на дым пожара.

Мгла эта светлела, делалась всё прозрачнее, сквозь неё уже были видны далёкие и нежные страны золотых и розовых облаков.

Ветра не было, но в саду всё падали и падали листья.

Берёзы за одну эту ночь пожелтели до самых верхушек, и листья осыпались с них частым и печальным дождём.

Я вернулся в комнаты: в них было тепло, сонно.

В бледном свете зари стояла в кадке маленькая берёза, и я вдруг заметил — почти вся она за эту ночь пожелтела, и несколько лимонных листьев уже лежало на полу.

Комнатная теплота не спасла берёзу. Через день она облетела вся, как будто не хотела отставать от своих взрослых подруг, осыпавшихся в холодных лесах, рощах, на сырых по осени просторных полянах.

Ваня Малявин, Рувим и все мы были огорчены. Мы уже свыклись с мыслью, что в зимние снежные дни берёза будет зеленеть в комнатах, освещённых белым солнцем и багровым пламенем весёлых печей. Последняя память о лете исчезла.

Знакомый лесничий усмехнулся, когда мы рассказали ему о своей попытке спасти зелёную листву на берёзе.

— Это закон, — сказал он. — Закон природы. Если бы деревья не сбрасывали на зиму листья, они бы погибали от многих вещей — от тяжести снега, который нарастал бы на листьях и ломал самые толстые ветки, и от того, что к осени в листве накапливалось бы много вредных для дерева солей, и, наконец, от того, что листья продолжали бы и среди зимы испарять влагу, а мёрзлая земля не давала бы её корням дерева, и дерево неизбежно погибло бы от зимней засухи, от жажды.

А дед Митрий, по прозвищу «Десять процентов», узнав об этой маленькой истории с берёзой, истолковал её по-своему.

— Ты, милок, — сказал он Рувиму, — поживи с моё, тогда и спорь. А то ты со мной всё споришь, а видать, что умом пораскинуть у тебя ещё времени не хватило. Нам, старым, думать способнее. У нас заботы мало — вот и прикидываем, что к чему на земле притёсано и какое имеет объяснение. Взять, скажем, эту берёзу. Ты мне про лесничего не говори, я наперёд знаю всё, что он скажет. Лесничий мужик хитрый, он когда в Москве жил, так, говорят, на электрическом току пищу себе готовил. Может это быть или нет?

— Может, — ответил Рувим.

— «Может, может»! — передразнил его дед. — А ты этот электрический ток видал? Как же ты его видал, когда он видимости не имеет, вроде как воздух? Ты про берёзу слушай. Промеж людей есть дружба или нет? То-то, что есть. А люди заносятся. Думают, что дружба им одним дадена, чванятся перед всяким живым существом. А дружба — она, брат, кругом, куда ни глянешь. Уж что говорить, корова с коровой дружит и зяблик с зябликом. Убей журавля, так журавлиха исчахнет, исплачется, места себе не найдёт. И у всякой травы и дерева тоже, надо быть, дружба иногда бывает. Как же твоей берёзе не облететь, когда все её товарки в лесах облетели? Какими глазами она весной на них взглянет, что скажет, когда они зимой исстрадались, а она грелась у печки, в тепле, да в сытости, да в чистоте? Тоже совесть надо иметь.

— Ну, это ты, дед, загнул, — сказал Рувим. — С тобой не столкуешься.

Дед захихикал.

— Ослаб? — спросил он язвительно. — Сдаёшься? Ты со мной не заводись, — бесполезное дело.

Дед ушёл, постукивая палкой, очень довольный, уверенный в том, что победил в этом споре нас всех и заодно с нами и лесничего.

Берёзу мы высадили в сад, под забор, а её жёлтые листья собрали и засушили между страниц «Вокруг света».

Иван Бунин «Берёзовый лес»

За пшеницей, за берёзой показался шелковистый берёзовый кустарник, тёмно-зелёный.

Место тут степное, ровное, кажется очень глухим: ничего не видишь, кроме неба и бесконечного кустарника, когда входишь в Ланское.

Везде буйно заросла земля, а уж тут прямо непролазная чаща.

Травы — по пояс; где кусты — не прокосишь.

По пояс и цветы. От цветов — белых, синих, розовых, жёлтых — рябит в глазах. Целые поляны залиты ими, такими красивыми, что только в берёзовых лесах растут.

Собирались тучи, ветер нёс песни жаворонков, но они терялись в непрестанном, бегущем шелесте и шуме.

Еле намечалась среди кустов и пней заглохшая дорога.

Сладко пахло клубникой, горько — земляникой, берёзой, полынью.

Антон Чехов «Вечер в степи»

В июльские вечера и ночи уже не кричат перепела и коростели, не поют в лесных балочках соловьи, не пахнет цветами, но степь всё ещё прекрасна и полна жизни. Едва зайдёт солнце и землю окутает мгла, как дневная тоска забыта, всё прощено, и степь легко вздыхает широкою грудью. Как будто от того, что траве не видно в потёмках своей старости, в ней поднимается весёлая, молодая трескотня, какой не бывает днём; треск, подсвистыванье, царапанье, степные басы, тенора и дисканты — всё мешается в непрерывный, монотонный гул, под который хорошо вспоминать и грустить. Однообразная трескотня убаюкивает, как колыбельная песня; едешь и чувствуешь, что засыпаешь, но вот откуда-то доносится отрывистый, тревожный крик неуснувшей птицы или раздаётся неопределённый звук, похожий на чей-то голос, вроде удивлённого «а-а!», и дремота опускает веки. А то, бывало, едешь мимо балочки, где есть кусты, и слышишь, как птица, которую степняки зовут сплюком, кому-то кричит: «Сплю! сплю! сплю!», а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова. Для кого они кричат и кто их слушает на этой равнине, бог их знает, но в крике их много грусти и жалобы... Пахнет сеном, высушенной травой и запоздалыми цветами, но запах густ, сладко-приторен и нежен.

Сквозь мглу видно всё, но трудно разобрать цвет и очертания предметов. Всё представляется не тем, что оно есть. Едешь и вдруг видишь, впереди у самой дороги стоит силуэт, похожий на монаха; он не шевелится, ждёт и что-то держит в руках... Не разбойник ли это? Фигура приближается, растёт, вот она поравнялась с бричкой, и вы видите, что это не человек, а одинокий куст или большой камень. Такие неподвижные, кого-то поджидающие фигуры стоят на холмах, прячутся за курганами, выглядывают из бурьяна, и все они походят на людей и внушают подозрение.

А когда восходит луна, ночь становится бледной и томной. Мглы как не бывало. Воздух прозрачен, свеж и тёпел, всюду хорошо видно и даже можно различить у дороги отдельные стебли бурьяна. На далёкое пространство видны черепа и камни. Подозрительные фигуры, похожие на монахов, на светлом фоне ночи кажутся чернее и смотрят угрюмее. Чаще и чаще среди монотонной трескотни, тревожа неподвижный воздух, раздаётся чьё-то удивлённое «а-а!» и слышится крик неуснувшей или бредящей птицы. Широкие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной дали, если долго всматриваться в неё, высятся и громоздятся друг на друга туманные, причудливые образы... Немножко жутко. А взглянешь на бледно-зелёное, усыпанное звёздами небо, на котором ни облачка, ни пятна, и поймёшь, почему тёплый воздух недвижим, почему природа настороже и боится шевельнуться: ей жутко и жаль утерять хоть одно мгновение жизни. О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласково, глядит томно и манит к себе, а от ласки его кружится голова. Едешь час-другой... Попадается на пути молчаливый старик курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землёю ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки и всё то, что сам сумел увидеть и постичь душою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полёте ночной птицы, во всём, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа даёт отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознаёт, что она одинока, что богатство её и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь её тоскливый, безнадёжный призыв: певца! певца!

Иван Тургенев «Касьян с Красивой Мечи»

Отрывок. Из цикла «Записки охотника»

Погода была прекрасная, ещё прекраснее, чем прежде; но жара всё не унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и лёгкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновением; они таяли, эти облака, и от них не падало тени.

Мы долго бродили с Касьяном по ссечкам. Молодые отпрыски, ещё не успевшие вытянуться выше аршина, окружали своими тонкими, гладкими стебельками почерневшие, низкие пни; круглые губчатые наросты с серыми каймами, те самые наросты, из которых вываривают трут, лепились к этим пням; земляника пускала по ним свои розовые усики; грибы тут же тесно сидели семьями. Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину жёлтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колёс обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями; слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.

Лёгкий ветерок то просыпался, то утихал: подует вдруг прямо в лицо и как будто разыграется, — всё весело зашумит, закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются гибкие концы папоротников, — обрадуешься ему... но вот уж он опять замер, и всё опять стихло.

Одни кузнечики дружно трещат, словно озлобленные, — и утомителен этот непрестанный, кислый и сухой звук.

Он идёт к неотступному жару полудня; он словно рождён им, словно вызван им из раскалённой земли.

Константин Ушинский «Горная страна»

Живя посреди России, мы не можем составить себе ясного понятия о том, что такое горная страна.

Наши невысокие, отлогие холмы, на которые въезжаешь, почти их не замечая, подымающиеся много что на сто или полтораста саженей, и по скатам которых мы видим всё одни и те же поля, леса, рощи, сёла и деревни, конечно, мало походят на высокие горы, вершины которых покрыты вечным снегом и льдом и, подымаясь на три, на четыре версты кверху, уходят далеко за облака. В равнине вы едете сто, двести вёрст, повсюду встречая одинаковые виды, одинаковую растительность, одинаковый образ жизни.

Не то в горах. Сколько разнообразия представляет даже одна большая гора, если взбираться на неё по дорогам, проложенным в долинах, а потом и по опасным горным тропинкам, которые извиваются по её уступам. Вам кажется тепло и даже жарко, когда вы стоите у подошвы горы: кругом лето, сады с поспевающими плодами и поля с созревшим уже хлебом; но запаситесь тёплой одеждой, если думаете добраться до вершины, потому что там встретит вас полная зима — снег, лед, холод — и вы посреди лета легко можете отморозить себе руки и ноги. Запаситесь также прочными сапогами с крепкими подошвами, чтобы они не истерлись о камни, крепкой палкой с железным наконечником и провизией; но главное — запаситесь силой и терпением, потому что вам придётся неутомимо работать ногами целый день, а может быть, и два. Хотя вершина горы подымается только на три или на четыре версты, но это ведь считается в отвес, а чтобы добраться до вершины, вам придётся сделать пятнадцать или двадцать вёрст самого трудного пути по крутым уступам.

Запаситесь также и смелостью, чтобы у вас не закружилась голова, когда, взобравшись на иной уступ, взглянете вниз.

Но прежде всего, возьмите опытного проводника, потому что без него легко можно заблудиться между скалистыми вершинами горы, в её тёмных лесах, между бесчисленными ручьями и речками, скатывающимися с её боков, в её снежных полях и ледниках. Иногда, пожалуй, можно взобраться на такую вершину и зайти в такую глушь, в середину неприступных уступов или на край зияющей пропасти, что не будешь знать, как и выбраться.

Надобно хорошо знать горные тропинки, чтобы пуститься в горы.

Подняться на высокую, заоблачную гору — большой труд; но труд этот окупается удовольствием. Сколько разнообразной растительности встретите вы от подошвы до вершины! Сколько разнообразия в образе жизни людей! Если гора, на которую вы взбираетесь, лежит в тёплом климате, то у подошвы её вы покинете лимонные и померанцевые рощи, выше встретят вас деревья умеренных стран: тополь, бук, каштан, липа, клён, дуб; далее найдёте вы угрюмые хвойные леса и лиственные деревья Севера: осину, берёзу. Ещё выше — и деревья уже прекращаются, цветов и травы даже очень мало, — только альпийская роза будет провожать вас до самой границы вечных снегов, да тощий мох напомнит вам о полярных странах, где он составляет почти единственную пищу северных оленей. Ещё выше. — и вы вступите в страну вечных снегов, хотя, может быть, находитесь за несколько тысяч вёрст от полярного моря.

Внизу вы покинули шумные, деятельные города; поднявшись выше, встречали хорошенькие деревеньки, ещё окружённые обработанными полями и плодовитыми садами; далее вы не встретите ни полей, ни садов, а только тучные луга в горных долинах и полюбуетесь на прекрасные стада; небольшие пастушьи деревеньки прислонены к горам, так что иной домик лепится у скалы, точно птичье гнездо; на крышах домов наложены рядами большие камни; без этой предосторожности буря, заревевшая на горах, могла бы легко снести крышу. Далее, вы ещё найдёте кое-где отдельные хижины горных жителей: это летние жилища пастухов, оставляемые зимой. Сочная, прекрасная трава привлекает сюда летом стада.

Ещё выше — и вы не будете встречать уже человеческих жилищ. Цепкие домашние козы ещё лепятся по уступам; но ещё немного далее и вам попадутся, может быть, одни небольшие стада легконогих диких серн и кровожадные орлы; а затем вы вступите в страну, где нет ни растительной, ни животной жизни.

Как хороши и говорливы горные потоки, как чиста и холодна в них вода! Они берут своё начало в ледниках и образуются из тающего льда, начинаются маленькими, чуть заметными струйками; но потом эти струйки соберутся вместе — и шумный быстрый поток, то извиваясь серебряной лентой, то прыгая с уступа на уступ водопадом, то скрываясь в тёмном ущелье и снова появляясь на свет, то журча по камням, покатится вниз смело и быстро, пока не доберётся до более отлогой долины, по середине которой побежит уже спокойной и порядочной речкой.

Если буря не ревёт в горах, то чем выше вы будете подниматься, тем безмолвней будет окрестность. На самой вершине, среди вечных снегов и льдов, где солнечные лучи, отражаясь от снеговых полей, ослепляют глаза, царствует мёртвая тишина; разве камень, сдвинутый вашей ногой, наделает шуму и стуку на всю окрестность.

Но вдруг раздаётся страшный и продолжительный грохот, повторяемый горным эхом; вам кажется, что гора дрожит под вашими ногами, и вы спрашиваете у проводника: «Что это такое?» — «Это лавина», — отвечает он вам спокойно: большая масса снегу сорвалась с вершины и, увлекая с собой камни, а пониже — деревья, стада, людей и даже дома пастухов, понеслась вниз по горным уступам. Дай бог, чтобы она не рухнула на какую-нибудь деревню и не похоронила под собой её домов и жителей.

Лавины чаще всего скатываются с гор весной, потому что снег, напавший зимой, подтаивает.

Но если, преодолев все эти трудности и страхи, вы доберётесь, наконец, до высокой горной площади, где проводник посоветует вам усесться на камнях, позавтракать и отдохнуть, то будете вполне вознаграждены.

Хотя здесь и довольно холодно и каждое сколько-нибудь сильное движение утомляет вас, сердце бьётся часто и дыхание ускорено, но вам как-то легко и приятно, и вы вполне наслаждаетесь величественной картиной.

Вокруг вас скалы, снежные поляны и ледники; повсюду видны пропасти и ущелья, вдали поднимаются вершины других гор, то тёмные, то лиловые, то розовые, то отливающие серебром; а внизу вёрст на шестьдесят открывается зелёная, цветущая долина, врезывающаяся далеко в горы; извивающиеся по ней реки, блестящие озёра, города и деревни будто на ладони перед вами.

Большие стада кажутся вам движущимися точками, а людей и вовсе не видать. Но вот под вашими ногами стало всё закрываться туманом: это облака стягиваются вокруг горы; над вами блестит яркое солнышко, а внизу из этого тумана идёт, может быть, проливной дождь...

Лев Толстой «Какая бывает роса на траве»

Когда в солнечное утро летом пойдёшь в лес, то на полях, в траве видны алмазы. Все алмазы эти блестят и переливаются на солнце разными цветами — и жёлтым, и красным, и синим.

Когда подойдёшь ближе и разглядишь, что это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листах травы и блестят на солнце.

Листок этой травы внутри мохнат и пушист, как бархат. И капли катаются по листку и не мочат его.

Когда неосторожно сорвёшь листок с росинкой, то капелька скатится, как шарик светлый, и не увидишь, как проскользнёт мимо стебля.

Бывало, сорвёшь такую чашечку, потихоньку поднесёшь ко рту и выпьешь росинку, и росинка эта вкуснее всякого напитка кажется.

Константин Паустовский «Собрание чудес»

У каждого, даже самого серьёзного человека, не говоря, конечно, о мальчишках, есть своя тайная и немного смешная мечта. Была такая мечта и у меня, — обязательно попасть на Боровое озеро.

От деревни, где я жил в то лето, до озера было всего двадцать километров.

Все отговаривали меня идти, — и дорога скучная, и озеро как озеро, кругом только лес, сухие болота да брусника.

Картина известная!

— Чего ты туда рвёшься, на этот озер! — сердился огородный сторож Семён. — Чего не видал? Народ какой пошёл суетливый, хваткий, господи! Всё ему, видишь ли, надо своей рукой цопнуть, своим глазом высмотреть! А что ты там высмотришь? Один водоём. И более ничего!

— А ты там был?

— А на кой он мне сдался, этот озер! У меня других дел нету, что ли? Вот они где сидят, все мои дела! — Семён постучал кулаком по своей коричневой шее. — На загорбке!

Но я все-таки пошёл на озеро. Со мной увязались двое деревенских мальчишек — Лёнька и Ваня. Не успели мы выйти за околицу, как тотчас обнаружилась полная враждебность характеров Лёньки и Вани. Лёнька всё, что видел вокруг, прикидывал на рубли.

— Вот, глядите, — говорил он мне своим гугнивым голосом, — гусак идёт. На сколько он, по-вашему, тянет?

— Откуда я знаю!

— Рублей на сто, пожалуй, тянет, — мечтательно говорил Лёнька и тут же спрашивал: — А вот эта сосна на сколько потянет? Рублей на двести? Или на все триста?

— Счетовод! — презрительно заметил Ваня и шмыгнул носом. — У самого мозги на гривенник тянут, а ко всему приценивается. Глаза бы мои на него не глядели.

После этого Лёнька и Ваня остановились, и я услышал хорошо знакомый разговор — предвестник драки. Он состоял, как это и принято, только из одних вопросов и восклицаний.

— Это чьи же мозги на гривенник тянут? Мои?

— Небось не мои!

— Ты смотри!

— Сам смотри!

— Не хватай! Не для тебя картуз шили!

— Ох, как бы я тебя не толканул по- своему!

— А ты не пугай! В нос мне не тычь!

Схватка была короткая, но решительная.

Лёнька подобрал картуз, сплюнул и пошёл, обиженный, обратно в деревню. Я начал стыдить Ваню.

— Это конечно! — сказал, смутившись, Ваня. — Я сгоряча подрался. С ним все дерутся, с Лёнькой. Скучный он какой-то! Ему дай волю, он на всё цены навешает, как в сельпо. На каждый колосок. И непременно сведет весь лес, порубит на дрова. А я больше всего на свете боюсь, когда сводят лес. Страсть как боюсь!

— Это почему же?

— От лесов кислород. Порубят леса, кислород сделается жидкий, проховый. И земле уже будет не под силу его притягивать, подле себя держать. Улетит он во-он куда! — Ваня показал на свежее утреннее небо. — Нечем будет человеку дышать. Лесничий мне объяснял.

Мы поднялись по изволоку и вошли в дубовый перелесок. Тотчас нас начали заедать рыжие муравьи. Они облепили ноги и сыпались с веток за шиворот.

Десятки муравьиных дорог, посыпанных песком, тянулись между дубами и можжевельником. Иногда такая дорога проходила, как по туннелю, под узловатыми корнями дуба и снова подымалась на поверхность. Муравьиное движение на этих дорогах шло непрерывно.

В одну сторону муравьи бежали порожняком, а возвращались с товаром — белыми зёрнышками, сухими лапками жуков, мёртвыми осами и мохнатой гусеницей.

— Суета! — сказал Ваня. — Как в Москве. В этот лес один старик приезжает из Москвы за муравьиными яйцами. Каждый год. Мешками увозит. Это самый птичий корм. И рыбу на них хорошо ловить. Крючочек нужно махонький-махонький!

За дубовым перелеском, на опушке, у края сыпучей песчаной дороги стоял покосившийся крест с чёрной жестяной иконкой. По кресту ползли красные, в белую крапинку, божьи коровки.

Тихий ветер дул в лицо с овсяных полей. Овсы шелестели, гнулись, по ним бежала седая волна.

За овсяным полем мы прошли через деревню Полково. Я давно заметил, что почти все полковские крестьяне отличаются от окрестных жителей высоким ростом.

— Статный народ в Полкове! — говорили с завистью наши, заборьевские. — Гренадеры! Барабанщики!

В Полкове мы зашли передохнуть в избу к Василию Лялину — высокому красивому старику с пегой бородой. Седые клочья торчали в беспорядке в его черных косматых волосах.

Когда мы входили в избу к Лялину, он закричал:

— Головы пригните! Головы! Все у меня лоб о притолоку расшибают! Больно в Полкове высокий народ, а недогадливы,— избы ставят по низкому росту.

За разговором с Лялиным я, наконец, узнал, почему полковские крестьяне такие высокие.

— История! — сказал Лялин. — Ты думаешь, мы зря вымахали в вышину? Зря даже кузька-жучок не живёт. Тоже имеет своё назначение.

Ваня засмеялся.

— Ты смеяться погоди! — строго заметил Лялин. — Ещё мало учён, чтобы смеяться. Ты слушай. Был в России такой дуроломный царь — император Павел? Или не был?

— Был, — сказал Ваня. — Мы учили.

— Был да сплыл. Аделов понаделал таких, что до сих пор нам икается. Свирепый был господин. Солдат на параде не в ту сторону глаза скосил, — он сейчас распаляется и начинает греметь: «В Сибирь! На каторгу! Триста шомполов!» Вот какой был царь! Ну и вышло такое дело, — полк гренадерский ему не угодил. Он и кричит: «Шагом марш в указанном направлении за тыщу верст! Походом! А через тыщу верст стать на вечный постой!» И показывает перстом направление. Ну, полк, конечно, поворотился и зашагал. Что сделаешь! Шагали-шагали три месяца и дошагали до этого места. Кругом лес непролазный. Одна дебрь. Остановились, стали избы рубить, глину мять, класть печи, рыть колодцы. Построили деревню и прозвали её Полково, в знак того, что целый полк её строил и в ней обитал. Потом, конечно, пришло освобождение, да солдаты прижились к этой местности, и, почитай, все здесь и остались. Местность, сам видишь, благодатная. Были те солдаты — гренадеры и великаны — наши пращуры. От них и наш рост. Ежели не веришь, езжай в город, в музей. Там тебе бумаги покажут. В них всё прописано. И ты подумай, — ещё бы две версты им прошагать и вышли бы к реке, там бы и стали постоем. Так нет, не посмели ослушаться приказа, — точно остановились. Народ до сих пор удивляется. «Чего это вы, говорят, полковские, вперлись в лес? Не было вам, что ли, места у реки? Страшенные, говорят, верзилы, а догадки в башке, видать, маловато». Ну, объяснишь им, как было дело, тогда соглашаются. «Против приказа, говорят, не попрёшь! Это факт!»

Василий Лялин вызвался проводить нас до леса, показать тропу на Боровое озеро. Сначала мы прошли через песчаное поле, заросшее бессмертником и полынью. Потом выбежали нам навстречу заросли молоденьких сосен. Сосновый лес встретил нас после горячих полей тишиной и прохладой. Высоко в солнечных косых лучах перепархивали, будто загораясь, синие сойки. Чистые лужи стояли на заросшей дороге, и через синие эти лужи проплывали облака. Запахло земляникой, нагретыми пнями. Заблестели на листьях орешника капли не то росы, не то вчерашнего дождя. Гулко падали шишки.

— Великий лес! — вздохнул Лялин. — Ветер задует, и загудят эти сосны, как колокола.

Потом сосны сменились березами, и за ними блеснула вода.

— Боровое? — спросил я.

— Нет. До Борового еще шагать и шагать. Это Ларино озерцо. Пойдём, поглядишь в воду, засмотришься.

Вода в Ларином озерце была глубокая и прозрачная до самого дна. Только у берега она чуть вздрагивала, — там из-под мхов вливался в озерцо родник. На дне лежало несколько тёмных больших стволов. Они поблескивали слабым и тёмным огнём, когда до них добиралось солнце.

— Чёрный дуб, — сказал Лялин. — Мореный, вековой. Мы один вытащили, только работать с ним трудно. Пилы ломает. Но уж ежели сделаешь вещь — скалку или, скажем, коромысло, — так навек! Тяжёлое дерево, в воде тонет.

Солнце блестело в тёмной воде. Под ней лежали древние дубы, будто отлитые из чёрной стали. А над водой, отражаясь в ней жёлтыми и лиловыми лепестками, летали бабочки.

Лялин вывел нас на глухую дорогу.

— Прямо ступайте, — показал он, — покамест не упрётесь в мшары, в сухое болото. А по мшарам пойдёт тропка до самого озера. Только сторожко идите, — там колков много.

Он попрощался и ушёл. Мы пошли с Ваней по лесной дороге. Лес делался всё выше, таинственней и темнее. На соснах застыла ручьями золотая смола.

Сначала были ещё видны колеи, давным - давно поросшие травой, но потом они исчезли, и розовый вереск закрыл всю дорогу сухим весёлым ковром.

Дорога привела нас к невысокому обрыву. Под ним расстилались мшары — густое и прогретое до корней берёзовое и осиновое мелколесье. Деревца тянулись из глубокого мха. По мху то тут, то там были разбросаны мелкие жёлтые цветы и валялись сухие ветки с белыми лишаями.

Через мшары вела узкая тропа. Она обходила высокие кочки.

В конце тропы чёрной синевой светилась вода — Боровое озеро.

Мы осторожно пошли по мшарам. Из- под мха торчали острые, как копья, колки, — остатки берёзовых и осиновых стволов. Начались заросли брусники. Одна щёчка у каждой ягоды — та, что повернута к югу, — была совсем красная, а другая только начинала розоветь.

Тяжёлый глухарь выскочил из-за кочки и побежал в мелколесье, ломая сушняк.

Мы вышли к озеру. Трава выше пояса стояла по его берегам. Вода поплёскивала в корнях старых деревьев. Из-под корней выскочил дикий утёнок и с отчаянным писком побежал по воде.

Вода в Боровом была чёрная, чистая. Острова белых лилий цвели на воде и приторно пахли. Ударила рыба, и лилии закачались.

— Вот благодать! — сказал Ваня. — Давайте будем здесь жить, пока не кончатся наши сухари.

Я согласился. Мы пробыли на озере два дня. Мы видели закаты и сумерки и путаницу растений, возникавшую перед нами в свете костра. Мы слышали крики диких гусей и звуки ночного дождя.

Он шёл недолго, около часа, и тихо позванивал по озеру, будто протягивал между чёрным небом и водой тонкие, как паутина, дрожащие струнки.

Вот и всё, что я хотел рассказать.

Но с тех пор я никому не поверю, что есть на нашей земле места скучные и не дающие никакой пищи ни глазу, ни слуху, ни воображению, ни человеческой мысли.

Только так, исследуя какой-нибудь клочок нашей страны, можно понять, как она хороша и как мы сердцем привязаны к каждой её тропинке, роднику и даже к робкому попискиванию лесной пичуги.

Видал ли кто-нибудь белую радугу? Это бывает на болотах в самые хорошие дни. Для этого нужно, чтобы в заутренний час поднялись туманы, и солнце, показываясь, лучами пронизывало их. Тогда все туманы собираются в одну очень плотную дугу, очень белую, иногда с розовым оттенком, иногда кремовую. Я люблю белую радугу.

Сегодня, разглядывая на снегу следы зверушек и птиц, вот что я по этим следам прочитал: белка пробилась сквозь снег в мох, достала там с осени спрятанные два ореха, тут же их съела - я скорлупки нашел. Потом отбежала десяток метров, опять нырнула, опять оставила на снегу скорлупу и через несколько метров сделала третью полазку.

Что за чудо? Нельзя же подумать, чтобы она чуяла запах ореха через толстый слой снега и льда. Значит, помнила с осени о своих орехах и точное расстояние между ними.

Слышал я в Сибири, около озера Байкал, от одного гражданина про медведя и, признаюсь, не поверил. Но он меня уверял, что об этом случае в старое время даже в сибирском журнале было напечатано под заглавием: «Человек с медведем против волков».

Жил на берегу Байкала один сторож, рыбу ловил, белок стрелял. И вот раз будто бы видит в окошко этот сторож – бежит прямо к избе большой медведь, а за ним гонится стая волков. Вот-вот бы и конец медведю. Он, мишка этот, не будь плох, в сени, дверь за ним сама закрылась, а он еще на нее лапу и сам привалился.

Прямой мокрый снег всю ночь в лесу наседал на сучки, обрывался, падал, шелестел.

Шорох выгнал белого зайца из лесу, и он, наверно, смекнул, что к утру черное поле сделается белым и ему, совершенно белому, можно спокойно лежать. И он лег на поле недалеко от леса, а недалеко от него, тоже как заяц, лежал выветренный за лето и побеленный солнечными лучами череп лошади.

Я нашёл удивительную берестяную трубочку. Когда человек вырежет себе кусок берёсты на берёзе, остальная берёста около пореза начинает свёртываться в трубочку. Трубочка высохнет, туго свернётся. Их бывает на берёзах так много, что и внимания не обращаешь.

Но сегодня мне захотелось посмотреть, нет ли чего в такой трубочке.

И вот в первой же трубочке я нашёл хороший орех, так плотно прихваченный, что с трудом удалось палочкой его вытолкнуть. Вокруг берёзы не было орешника. Как же он туда попал?

«Наверно, белка его туда спрятала, делая зимние свои запасы, - подумал я. - Она знала, что трубка будет всё плотнее и плотнее свёртываться и всё крепче прихватывать орех, чтоб не выпал».

Знаю, мало кто сиживал раннею весною на болотах в ожидании тетеревиного тока, и мало слов у меня, чтобы хоть намекнуть на все великолепие птичьего концерта в болотах перед восходом солнца. Часто я замечал, что первую ноту в этом концерте, далеко еще до самого первого намека на свет, берет кроншнеп. Это очень тонкая трель, совершенно не похожая на всем известный свист. После, когда закричат белые куропатки, зачуфыкают тетерева и токовик, иногда возле самого шалаша, заведет свое бормотанье, тут уж бывает не до кроншнепа, но потом при восходе солнца в самый торжественный момент непременно обратишь внимание на новую песню кроншнепа, очень веселую и похожую на плясовую: эта плясовая так же необходима для встречи солнца, как журавлиный крик.

Когда снег весной сбежал в реку (мы живем на Москве-реке), на темную горячую землю везде в селе вышли белые куры.

Вставай, Жулька! - приказал я.

И она подошла ко мне, моя любимая молодая собака, белый сеттер в частых черных пятнышках.

Я пристегнул карабинчиком к ошейнику длинный поводок, намотанный на катушку, и начал Жульку учить охоте (натаскивать) сначала по курам. Ученье это состоит в том, чтобы собака стояла и смотрела на кур, но не пыталась бы курицу схватить.

Вот мы и пользуемся этой потяжкой собаки для того, чтобы она указывала место, где спряталась дичь, и не совалась за нею вперед, а стояла.

На воде дрожит золотая сеть солнечных зайчиков. Темно-синие стрекозы в тростниках и елочках хвоща. И у каждой стрекозы есть своя хвощевая елочка или тростинка: слетит и на нее непременно возвращается.

Очумелые вороны вывели птенцов и теперь сидят, отдыхают.

Ночью снежинки при электричестве рождались из ничего: небо было звездное, чистое.

Пороша складывалась на асфальте не просто как снег, а звездочка над звездочкой, не сплющивая одна другую. Казалось, прямо из ничего бралась эта редкая пороша, а между тем, как я подходил к своему жилищу в Лаврушинском переулке, асфальт от нее был седой.

Радостно было мое пробуждение на шестом этаже. Москва лежала, покрытая звездной порошей, и, как тигры по хребтам гор, везде ходили по крышам коты. Сколько четких следов, сколько весенних романов: весной света все коты лезут на крыши.

Произведения разбиты на страницы

Рассказы Пришвина Михаила Михайловича

Многие родители довольно серьёзно относятся к выбору детских произведений. Книги для детей обязательно должны пробуждать добрые чувства в нежных детских головках. Поэтому свой выбор многие останавливают на небольших рассказах о природе, её великолепии и красочности.

Кого как ни М. М. Пришвина любят читать наши детки, кто ещё мог создать столь замечательные произведения. Среди огромного количества писателей он, пусть и не так много, но зато каких рассказов придумал для маленьких детишек. Он был человеком необыкновенной фантазии, его детские рассказы являются поистине кладезем доброты и любви. М. Пришвин как и его сказки уже долгое время остается недосягаемым автором для многих современных писателей, так как в детских рассказах у него практически нет равных.

Натуралистом, знатоком леса, замечательным наблюдателем жизни природы является русский писатель Михаил Михайлович Пришвин (1873 – 1954). Его повести и рассказы, даже самые маленькие, просты и сразу понятны. Мастерство автора, его способность передать всю необъятность окружающей природы поистине восхищают! Благодаря рассказам о природе Пришвина дети проникаются к ней искренним интересом, воспитывая в себе уважение к ней и её жителям.

Маленькие, но наполненные необыкновенными красками рассказы Михаила Пришвина замечательно передают нам то, с чем мы так редко встречаемся в наше время. Красота природы, глухие забытые места – всё это сегодня настолько далеко от пыльных мегаполисов. Вполне возможно многие из нас и рады прямо сейчас отправиться в поход по лесу, но не у всех получится. В этом случае откроем книгу любимых рассказов Пришвина и перенесёмся в красивые, далёкие и родные сердцу места.

Рассказы М. Пришвина предназначены для чтения как детьми так и взрослыми. Огромное количество сказок, повестей и рассказов можно смело начинать читать даже дошкольникам. Другие рассказы Пришвина читать можно, начиная уже со школьной скамьи. И даже для самых взрослых Михаил Пришвин оставил своё наследство: его мемуары отличаются очень скрупулезным повествованием и описанием окружающей атмосферы в необыкновенно сложные двадцатые и тридцатые годы. Они будут интересны учителями любителям воспоминаний, историкам и даже охотникам. На нашем интернет сайте вы можете посмотреть онлайн список рассказов Пришвина, и наслаждаться их чтением абсолютно бесплатно.

Видал ли кто-нибудь белую радугу? Это бывает на болотах в самые хорошие дни. Для этого нужно, чтобы в заутренний час поднялись туманы, и солнце, показываясь, лучами пронизывало их. Тогда все туманы собираются в одну очень плотную дугу, очень белую, иногда с розовым оттенком, иногда кремовую. Я люблю белую радугу.

Сегодня, разглядывая на снегу следы зверушек и птиц, вот что я по этим следам прочитал: белка пробилась сквозь снег в мох, достала там с осени спрятанные два ореха, тут же их съела - я скорлупки нашел. Потом отбежала десяток метров, опять нырнула, опять оставила на снегу скорлупу и через несколько метров сделала третью полазку.

Что за чудо? Нельзя же подумать, чтобы она чуяла запах ореха через толстый слой снега и льда. Значит, помнила с осени о своих орехах и точное расстояние между ними.

Слышал я в Сибири, около озера Байкал, от одного гражданина про медведя и, признаюсь, не поверил. Но он меня уверял, что об этом случае в старое время даже в сибирском журнале было напечатано под заглавием: «Человек с медведем против волков».

Жил на берегу Байкала один сторож, рыбу ловил, белок стрелял. И вот раз будто бы видит в окошко этот сторож – бежит прямо к избе большой медведь, а за ним гонится стая волков. Вот-вот бы и конец медведю. Он, мишка этот, не будь плох, в сени, дверь за ним сама закрылась, а он еще на нее лапу и сам привалился.

Прямой мокрый снег всю ночь в лесу наседал на сучки, обрывался, падал, шелестел.

Шорох выгнал белого зайца из лесу, и он, наверно, смекнул, что к утру черное поле сделается белым и ему, совершенно белому, можно спокойно лежать. И он лег на поле недалеко от леса, а недалеко от него, тоже как заяц, лежал выветренный за лето и побеленный солнечными лучами череп лошади.

Я нашёл удивительную берестяную трубочку. Когда человек вырежет себе кусок берёсты на берёзе, остальная берёста около пореза начинает свёртываться в трубочку. Трубочка высохнет, туго свернётся. Их бывает на берёзах так много, что и внимания не обращаешь.

Но сегодня мне захотелось посмотреть, нет ли чего в такой трубочке.

И вот в первой же трубочке я нашёл хороший орех, так плотно прихваченный, что с трудом удалось палочкой его вытолкнуть. Вокруг берёзы не было орешника. Как же он туда попал?

«Наверно, белка его туда спрятала, делая зимние свои запасы, - подумал я. - Она знала, что трубка будет всё плотнее и плотнее свёртываться и всё крепче прихватывать орех, чтоб не выпал».

Знаю, мало кто сиживал раннею весною на болотах в ожидании тетеревиного тока, и мало слов у меня, чтобы хоть намекнуть на все великолепие птичьего концерта в болотах перед восходом солнца. Часто я замечал, что первую ноту в этом концерте, далеко еще до самого первого намека на свет, берет кроншнеп. Это очень тонкая трель, совершенно не похожая на всем известный свист. После, когда закричат белые куропатки, зачуфыкают тетерева и токовик, иногда возле самого шалаша, заведет свое бормотанье, тут уж бывает не до кроншнепа, но потом при восходе солнца в самый торжественный момент непременно обратишь внимание на новую песню кроншнепа, очень веселую и похожую на плясовую: эта плясовая так же необходима для встречи солнца, как журавлиный крик.

Когда снег весной сбежал в реку (мы живем на Москве-реке), на темную горячую землю везде в селе вышли белые куры.

Вставай, Жулька! - приказал я.

И она подошла ко мне, моя любимая молодая собака, белый сеттер в частых черных пятнышках.

Я пристегнул карабинчиком к ошейнику длинный поводок, намотанный на катушку, и начал Жульку учить охоте (натаскивать) сначала по курам. Ученье это состоит в том, чтобы собака стояла и смотрела на кур, но не пыталась бы курицу схватить.

Вот мы и пользуемся этой потяжкой собаки для того, чтобы она указывала место, где спряталась дичь, и не совалась за нею вперед, а стояла.

На воде дрожит золотая сеть солнечных зайчиков. Темно-синие стрекозы в тростниках и елочках хвоща. И у каждой стрекозы есть своя хвощевая елочка или тростинка: слетит и на нее непременно возвращается.

Очумелые вороны вывели птенцов и теперь сидят, отдыхают.

Ночью снежинки при электричестве рождались из ничего: небо было звездное, чистое.

Пороша складывалась на асфальте не просто как снег, а звездочка над звездочкой, не сплющивая одна другую. Казалось, прямо из ничего бралась эта редкая пороша, а между тем, как я подходил к своему жилищу в Лаврушинском переулке, асфальт от нее был седой.

Радостно было мое пробуждение на шестом этаже. Москва лежала, покрытая звездной порошей, и, как тигры по хребтам гор, везде ходили по крышам коты. Сколько четких следов, сколько весенних романов: весной света все коты лезут на крыши.

Произведения разбиты на страницы

Рассказы Пришвина Михаила Михайловича

Многие родители довольно серьёзно относятся к выбору детских произведений. Книги для детей обязательно должны пробуждать добрые чувства в нежных детских головках. Поэтому свой выбор многие останавливают на небольших рассказах о природе, её великолепии и красочности.

Кого как ни М. М. Пришвина любят читать наши детки, кто ещё мог создать столь замечательные произведения. Среди огромного количества писателей он, пусть и не так много, но зато каких рассказов придумал для маленьких детишек. Он был человеком необыкновенной фантазии, его детские рассказы являются поистине кладезем доброты и любви. М. Пришвин как и его сказки уже долгое время остается недосягаемым автором для многих современных писателей, так как в детских рассказах у него практически нет равных.

Натуралистом, знатоком леса, замечательным наблюдателем жизни природы является русский писатель Михаил Михайлович Пришвин (1873 – 1954). Его повести и рассказы, даже самые маленькие, просты и сразу понятны. Мастерство автора, его способность передать всю необъятность окружающей природы поистине восхищают! Благодаря рассказам о природе Пришвина дети проникаются к ней искренним интересом, воспитывая в себе уважение к ней и её жителям.

Маленькие, но наполненные необыкновенными красками рассказы Михаила Пришвина замечательно передают нам то, с чем мы так редко встречаемся в наше время. Красота природы, глухие забытые места – всё это сегодня настолько далеко от пыльных мегаполисов. Вполне возможно многие из нас и рады прямо сейчас отправиться в поход по лесу, но не у всех получится. В этом случае откроем книгу любимых рассказов Пришвина и перенесёмся в красивые, далёкие и родные сердцу места.

Рассказы М. Пришвина предназначены для чтения как детьми так и взрослыми. Огромное количество сказок, повестей и рассказов можно смело начинать читать даже дошкольникам. Другие рассказы Пришвина читать можно, начиная уже со школьной скамьи. И даже для самых взрослых Михаил Пришвин оставил своё наследство: его мемуары отличаются очень скрупулезным повествованием и описанием окружающей атмосферы в необыкновенно сложные двадцатые и тридцатые годы. Они будут интересны учителями любителям воспоминаний, историкам и даже охотникам. На нашем интернет сайте вы можете посмотреть онлайн список рассказов Пришвина, и наслаждаться их чтением абсолютно бесплатно.

Михаил Пришвин «Моя родина» (Из воспоминаний детства)

Мать моя вставала рано, до солнца. Я однажды встал тоже до солнца, чтобы на заре расставить силки на перепёлок. Мать угостила меня чаем с молоком. Молоко это кипятилось в глиняном горшочке и сверху всегда покрывалось румяной пенкой, а под этой пенкой оно было необыкновенно вкусное, и чай от него делался прекрасным.

Это угощение решило мою жизнь в хорошую сторону: я начал вставать до солнца, чтобы напиться с мамой вкусного чаю. Мало-помалу я к этому утреннему вставанию так привык, что уже не мог проспать восход солнца.

Потом и в городе я вставал рано, и теперь пишу всегда рано, когда весь животный и растительный мир пробуждается и тоже начинает по-своему работать. И часто-часто я думаю: что, если бы мы так для работы своей поднимались с солнцем! Сколько бы тогда у людей прибыло здоровья, радости, жизни и счастья!

После чаю я уходил на охоту за перепелками, скворцами, соловьями, кузнечиками, горлинками, бабочками. Ружья тогда у меня ещё не было, да и теперь ружьё в моей охоте необязательно.

Моя охота была и тогда и теперь — в находках. Нужно было найти в природе такое, чего я ещё не видел, и может быть, и никто ещё в своей жизни с этим не встречался...

Хозяйство моё было большое, тропы бесчисленные.

Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять — их надо открывать и показывать.

Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоёмы.

В лесах, степях, горах разные ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы.

Рыбе — вода, птице — воздух, зверю — лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу — значит охранять родину.

Михаил Пришвин «Жаркий час»

В полях тает, а в лесу ещё снег лежит нетронутый плотными подушками на земле и на ветках деревьев, и деревья стоят в снежном плену. Тонкие стволики пригнулись к земле, примёрзли и ждут с часу на час освобождения. Наконец приходит этот жаркий час, самый счастливый для неподвижных деревьев и страшный для зверей и птиц.

Пришёл жаркий час, снег незаметно подтаивает, и вот в полной лесной тишине как будто сама собой шевельнётся еловая веточка и закачается. А как раз под этой ёлкой, прикрытой её широкими ветками, спит заяц. В страхе он встаёт и прислушивается: веточка не может же сама собой шевельнуться. Зайцу страшно, а тут на глазах его другая, третья ветка шевельнулась и, освобожденная от снега, подпрыгнула. Заяц метнулся, побежал, опять сел столбиком и слушает: откуда беда, куда ему бежать?

И только стал на задние лапки, только оглянулся, как прыгнет вверх перед самым его носом, как выпрямится, как закачается целая берёза, как махнёт рядом ветка ёлки!

И пошло, и пошло: везде прыгают ветки, вырываясь из снежного плена, весь лес кругом шевелится, весь лес пошёл. И мечется обезумевший заяц, и встаёт всякий зверь, и птица улетает из леса.

Михаил Пришвин «Разговор деревьев»

Почки раскрываются, шоколадные, с зелёными хвостиками, и на каждом зелёном клювике висит большая прозрачная капля. Возьмёшь одну почку, разотрёшь между пальцами, и потом долго всё пахнет тебе ароматной смолой берёзы, тополя или черёмухи.

Понюхаешь черёмуховую почку и сразу вспомнишь, как, бывало, забирался наверх по дереву за ягодами, блестящими, чёрно-лаковыми. Ел их горстями прямо с косточками, но ничего от этого, кроме хорошего, не бывало.

Вечер тёплый, а такая тишина, словно должно что-то в такой тишине случиться. И вот начинают шептаться между собой деревья: берёза белая с другой берёзой белой издали перекликаются; осинка молодая вышла на поляну, как зелёная свечка, и зовёт к себе такую же зелёную свечку- осинку, помахивая веточкой; черёмуха черёмухе подает ветку с раскрытыми почками. Если с нами сравнить — мы звуками перекликаемся, а у них — аромат.

Михаил Пришвин «Лесной хозяин»

То было в солнечный день, а то расскажу, как было в лесу перед самым дождём. Наступила такая тишина, было такое напряжение в ожидании первых капель, что, казалось, каждый листик, каждая хвоинка силилась быть первой и поймать первую каплю дождя. И так стало в лесу, будто каждая мельчайшая сущность получила своё собственное, отдельное выражение.

Так вхожу я к ним в это время, и мне кажется: они все, как люди, повернулись ко мне лицами и по глупости своей у меня, как у бога, просят дождя.

— А ну-ка, старик, — приказал я дождю, — будет тебе всех нас томить, ехать, так ехать, начинай!

Но дождик в этот раз меня не послушался, и я вспомнил о своей новой соломенной шляпе: пойдёт дождь — и шляпа моя пропала. Но тут, думая о шляпе, увидел я необыкновенную ёлку. Росла она, конечно, в тени, и оттого сучья у неё когда-то были опущены вниз. Теперь же, после выборочной рубки, она очутилась на свету, и каждый сук её стал расти кверху. Наверно, и нижние суки со временем поднялись бы, но ветки эти, соприкоснувшись с землёй, выпустили корешки и прицепились... Так под ёлкой с поднятыми вверх сучьями внизу получился хороший шалашик. Нарубив лапнику, я уплотнил его, сделал вход, устелил внизу сиденье. И только уселся, чтобы начать новую беседу с дождём, как вижу, против меня совсем близко пылает большое дерево. Быстро схватил я с шалашика лапник, собрал его в веник и, стегая по горящему месту, мало-помалу пожар затушил раньше, чем пламя пережгло кору дерева кругом и тем сделало бы невозможным движение сока.

Вокруг дерева место не было обожжено костром, коров тут не пасли, и не могло быть подпасков, на которых все валят вину за пожары. Вспомнив свои детские разбойничьи годы, я сообразил, что смолу на дереве поджёг скорей всего какой-нибудь мальчишка из озорства, из любопытства поглядеть, как будет гореть смола. Спустившись в свои детские годы, я представил себе, до чего же это приятно взять чиркнуть спичкой и поджечь дерево.

Мне стало ясно, что вредитель, когда загорелась смола, вдруг увидел меня и скрылся тут же где-нибудь в ближайших кустах. Тогда, сделав вид, будто я продолжаю свой путь, посвистывая, удалился я с места пожара и, сделав несколько десятков шагов вдоль просеки, прыгнул в кусты и возвратился на старое место и тоже затаился.

Недолго пришлось мне ждать разбойника. Из куста вышел белокурый мальчик лет семи- восьми, с рыжеватым солнечным запёком, смелыми, открытыми глазами, полуголый и с отличным сложением. Он враждебно поглядел в сторону просеки, куда я ушёл, поднял еловую шишку и, желая пустить её в меня, так размахнулся, что перевернулся даже вокруг себя. Это его не смутило; напротив, он, как настоящий хозяин лесов, заложил обе руки в карманы, стал разглядывать место пожара и сказал:

— Выходи, Зина, он ушёл!

Вышла девочка, чуть постарше, чуть повыше и с большой корзиной в руке.

— Зина, — сказал мальчик, — знаешь что?

Зина глянула на него большими спокойными глазами и ответила просто:

— Нет, Вася, не знаю.

— Где тебе! — вымолвил хозяин лесов. — Я хочу сказать тебе: не приди тот человек, не погаси он пожар, то, пожалуй, от этого дерева сгорел бы весь лес. Вот бы мы тогда поглядели!

— Дурак ты! — сказала Зина.

— Правда, Зина, — сказал я, — вздумал чем хвастаться, настоящий дурак!

И как только я сказал эти слова, задорный хозяин лесов вдруг, как говорят, «улепетнул».

А Зина, видимо, и не думала отвечать за разбойника, она спокойно глядела на меня, только бровки её поднимались чуть-чуть удивлённо.

При виде такой разумной девочки мне захотелось обратить всю эту историю в шутку, расположить её к себе и потом вместе обработать хозяина лесов.

Как раз в это время напряжение всех живых существ, ожидающих дождя, дошло до крайности.

— Зина, — сказал я, — смотри, как все листки, все травинки ждут дождя. Вон заячья капуста даже на пень забралась, чтобы захватить первые капли.

Девочке моя шутка понравилась, она милостиво мне улыбнулась.

— Ну, старик, — сказал я дождю, — будет тебе всех нас томить, начинай, поехали!

И в этот раз дождик послушался, пошёл. А девочка серьёзно, вдумчиво сосредоточилась на мне и губки поджала, как будто хотела сказать: «Шутки шутками, а всё-таки дождик пошёл».

— Зина, — сказал я поспешно, — скажи, что у тебя в этой большой корзине?

Она показала: там было два белых гриба. Мы уложили в корзину мою новую шляпу, закрыли папоротником и направились от дождя в мой шалаш. Наломав ещё лапнику, мы укрыли его хорошо и залезли.

— Вася, — крикнула девочка. — Будет дурить, выходи!

И хозяин лесов, подгоняемый проливным дождём, не замедлил явиться.

Как только мальчик уселся рядом с нами и захотел что-то сказать, я поднял вверх указательный палец и приказал хозяину:

— Ни гу-гу!

И все мы трое замерли.

Невозможно передать прелести пребывания в лесу под ёлкой во время тёплого летнего дождя. Хохлатый рябчик, гонимый дождём, ворвался в середину нашей густой ёлки и уселся над самым шалашом. Совсем на виду под веточкой устроился зяблик. Ёжик пришёл. Проковылял мимо заяц. И долго дождик шептал и шептал что-то нашей ёлке. И мы долго сидели, и всё было так, будто настоящий хозяин лесов каждому из нас отдельно шептал, шептал, шептал...

Михаил Пришвин «Сухостойное дерево»

Когда дождик прошёл и всё вокруг засверкало, мы по тропе, пробитой ногами прохожих, вышли из леса. При самом выходе стояло огромное и когда-то могучее дерево, перевидевшее не одно поколение людей. Теперь оно стояло совершенно умершее, было, как говорят лесники, «сухостойное».

Оглядев это дерево, я сказал детям:

— Быть может, прохожий человек, желая здесь отдохнуть, воткнул топор в это дерево и на топор повесил свой тяжёлый мешок. Дерево после того заболело и стало залечивать ранку смолой. А может быть, спасаясь от охотника, в густой кроне этого дерева затаилась белка, и охотник, чтобы выгнать её из убежища, принялся тяжёлым поленом стучать по стволу. Бывает довольно одного только удара, чтобы дерево заболело.

И много, много с деревом, как и с человеком и со всяким живым существом, может случиться такого, от чего возьмётся болезнь. Или, может быть, молния стукнула?

С чего-то началось, и дерево стало заливать свою рану смолой. Когда же дерево стало хворать, об этом, конечно, узнал червяк. Закорыш забрался под кору и стал там точить. По-своему как-то о червяке узнал дятел и в поисках закорыша стал долбить там и тут дерево. Скоро ли найдёшь? А то, может быть, и так, что, пока дятел долбит и раздолбит так, что можно бы ему и схватить, закорыш в это время продвинется, и лесному плотнику надо снова долбить. И не один же закорыш, и не один тоже дятел. Так долбят дерево дятлы, а дерево, ослабевая, всё заливает смолой. Теперь поглядите вокруг дерева на следы костров и понимайте: по этой тропе люди ходят, тут останавливаются на отдых и, несмотря на запрет в лесу костры разводить, собирают дрова и поджигают. А чтобы скорей разжигалось, стёсывают с дерева смолистую корку. Так мало-помалу от стёсывания образовалось вокруг дерева белое кольцо, движение соков вверх прекратилось, и дерево засохло. Теперь скажите, кто же виноват в гибели прекрасного дерева, простоявшего не меньше двух столетий на месте: болезнь, молния, закорыш, дятлы?

— Закорыш! — быстро сказал Вася.

И, поглядев на Зину, поправился:

Дети были, наверно, очень дружны, и быстрый Вася привык читать правду с лица спокойной умницы Зины. Так, наверно, он слизнул бы с её лица и в этот раз правду, но я спросил её:

— А ты, Зиночка, как ты, милая дочка моя, думаешь?

Девочка обняла рукой ротик, умными глазами поглядела на меня, как в школе на учителя, и ответила:

— Наверное, виноваты люди.

— Люди, люди виноваты, — подхватил я за ней.

И, как настоящий учитель, рассказал им обо всём, как я думаю сам для себя: что дятлы и закорыш не виноваты, потому что нет у них ни ума человеческого, ни совести, освещающих вину в человеке; что каждый из нас родится хозяином природы, но только должен много учиться понимать лес, чтобы получить право им распоряжаться и сделаться настоящим хозяином леса.

Не забыл я рассказать и о себе, что до сих пор учусь постоянно и без какого-нибудь плана или замысла, ни во что в лесу не вмешиваюсь.

Тут не забыл я рассказать и о недавнем своём открытии огненных стрелок, и о том, как пощадил даже одну паутинку. После того мы вышли из леса, и так со мною теперь постоянно бывает: в лесу веду себя как ученик, а из леса выхожу как учитель.

Михаил Пришвин «Этажи леса»

У птиц и зверьков в лесу есть свои этажи: мышки живут в корнях — в самом низу; разные птички, вроде соловья, вьют свои гнёздышки прямо на земле; дрозды — ещё повыше, на кустарниках; дупляные птицы — дятел, синички, совы — ещё повыше; на разной высоте по стволу дерева и на самом верху селятся хищники: ястреба и орлы.

Мне пришлось однажды наблюдать в лесу, что у них, зверушек и птиц, с этажами не как у нас в небоскрёбах: у нас всегда можно с кем-нибудь перемениться, у них каждая порода живёт непременно в своём этаже.

Однажды на охоте мы пришли к полянке с погибшими берёзами. Это часто бывает, что берёзы дорастут до какого-то возраста и засохнут.

Другое дерево, засохнув, роняет на землю кору, и оттого непокрытая древесина скоро гниёт и всё дерево падает, у берёзы же кора не падает; эта смолистая, белая снаружи кора — береста — бывает непроницаемым футляром для дерева, и умершее дерево долго стоит, как живое.

Даже когда и сгниёт дерево и древесина превратится в труху, отяжелённую влагой, с виду белая берёза стоит, как живая.

Но стоит, однако, хорошенько толкнуть такое дерево, как вдруг оно разломится всё на тяжёлые куски и падает. Валить такие деревья — занятие очень весёлое, но и опасное: куском дерева, если не увернешься, может здорово хватить тебя по голове.

Но всё-таки мы, охотники, не очень боимся и когда попадаем к таким берёзам, то друг перед другом начинаем их рушить.

Так пришли мы к поляне с такими берёзами и обрушили довольно высокую берёзу. Падая, в воздухе она разломилась на несколько кусков, и в одном из них было дупло с гнездом гаечки. Маленькие птенчики при падении дерева не пострадали, только вместе со своим гнёздышком вывалились из дупла.

Голые птенцы, покрытые пёрышками, раскрывали широкие красные рты и, принимая нас за родителей, пищали и просили у нас червячка. Мы раскопали землю, нашли червячков, дали им перекусить, они ели, глотали и опять пищали.

Очень скоро прилетели родители, гаечки- синички, с белыми пухлыми щёчками и с червячками во ртах, сели на рядом стоящих деревьях.

— Здравствуйте, дорогие, — сказали мы им, — вышло несчастье; мы этого не хотели.

Гаечки ничего не могли нам ответить, но, самое главное, не могли понять, что такое случилось, куда делось дерево, куда исчезли их дети. Нас они нисколько не боялись, порхали с ветки на ветку в большой тревоге.

— Да вот же они! — показывали мы им гнездо на земле. — Вот они, прислушайтесь, как они пищат, как зовут вас!

Гаечки ничего не слушали, суетились, беспокоились и не хотели спуститься вниз и выйти за пределы своего этажа.

— А может быть, — сказали мы друг другу, — они нас боятся. Давай спрячемся! — И спрятались.

Нет! Птенцы пищали, родители пищали, порхали, но вниз не спускались.

Мы догадались тогда, что у птичек не как у нас в небоскрёбах, они не могут перемениться этажами: им теперь просто кажется, что весь этаж с их птенцами исчез.

— Ой-ой-ой, — сказал мой спутник, — ну какие же вы дурачки!..

Жалко стало и смешно: такие славные и с крылышками, а понять ничего не хотят.

Тогда мы взяли тот большой кусок, в котором находилось гнездо, сломили верх соседней берёзы и поставили на него наш кусок с гнездом как раз на такую высоту, на какой находился разрушенный этаж.

Нам недолго пришлось ждать в засаде: через несколько минут счастливые родители встретили своих птенчиков.

Михаил Пришвин «Старый скворец»

Скворцы вывелись и улетели, и давно уже их место в скворечнике занято воробьями. Но до сих пор на ту же яблоню в хорошее росистое утро прилетает старый скворец и поёт.

Вот странно! Казалось бы, всё уже кончено, самка давно вывела птенцов, детёныши выросли и улетели... Для чего же старый скворец прилетает каждое утро на яблоню, где прошла его весна, и поёт?

Михаил Пришвин «Паутинка»

Вот был солнечный день, такой яркий, что лучи проникали даже и в самый тёмный лес. Шёл я вперёд по такой узенькой просеке, что некоторые деревья с одной стороны перегибались на другую, и это дерево шептало своими листиками что- то другому дереву, на той стороне. Ветер был очень слабый, но всё-таки он был: и наверху лепетали осинки, и внизу, как всегда, важно раскачивались папоротники. Вдруг я заметил: со стороны на сторону через просеку, слева направо, беспрерывно там и тут перелетают какие-то мелкие огненные стрелки. Как всегда в таких случаях, я сосредоточил своё внимание на стрелках и скоро заметил, что движение стрелок происходит по ветру, слева направо.

Ещё я заметил, что на ёлках их обычные побеги-лапки вышли из своих оранжевых сорочек и ветер сдувал эти ненужные больше сорочки с каждого дерева во множестве великом: каждая новая лапка на ёлке рождалась в оранжевой сорочке, и теперь сколько лапок, столько сорочек слетало — тысячи, миллионы...

Мне видно было, как одна из этих слетающих сорочек встретилась с одной из летящих стрелок и вдруг повисла в воздухе, а стрелка исчезла. Я понял тогда, что сорочка повисла на невидимой мне паутинке, и это дало мне возможность в упор подойти к паутинке и вполне понять явление стрелок: ветер поддувает паутинку к солнечному лучу, блестящая паутинка вспыхивает от света, и от этого кажется, будто стрелка летит. В то же время я понял, что паутинок этих, протянутых через просеку, великое множество, и, значит, если я шёл, то разрывал их, сам не зная того, тысячами.

Мне казалось, что у меня была такая важная цель — учиться в лесу быть его настоящим хозяином, — что я имел право рвать все паутинки и заставлять всех лесных пауков работать для моей цели. Но эту замеченную мной паутинку я почему-то пощадил: ведь это она же благодаря повисшей на ней сорочке помогла разгадать мне явление стрелок.

Был ли я жесток, разрывая тысячи паутинок? Нисколько: я же их не видел — моя жестокость была следствием моей физической силы.

Был ли я милостив, наклоняя для спасения паутинки свою натруженную спину? Не думаю: в лесу я веду себя учеником, и если бы я мог, то ничего бы не тронул.

Спасение этой паутинки я отношу к действию моего сосредоточенного внимания.

Михаил Пришвин «Хлопунки»

Растут, растут зеленые дудочки; идут, идут с болот сюда тяжёлые кряквы, переваливаясь, а за ними, посвистывая, — чёрные утята с жёлтыми лапками между кочками за маткой, как между горами.

Мы плывём на лодке по озеру в тростники проверить, много ли будет в этом году уток и как они, молодые, растут: какие они теперь — летают, или пока ещё только ныряют, или удирают бегом по воде, хлопая короткими крыльями. Эти хлопунки очень занятная публика. Направо от нас, в тростниках, зелёная стена и налево зелёная, мы же едем по свободной от водяных растений узкой полосе. Впереди нас на воду из тростников выплывают два самых маленьких чирёнка-свистунка в чёрном пуху и, завидев нас, начинают во всю мочь удирать. Но, сильно упираясь в дно веслом, мы дали нашей лодке очень быстрый ход и стали их настигать. Я уже протянул было руку, чтобы схватить одного, но вдруг оба чирёнка скрылись под водой. Мы долго ждали, пока они вынырнут, как вдруг заметили их в тростниках. Они затаились там, высунув носики между тростниками. Мать их — чирок-свистунок — всё время летала вокруг нас, и очень тихо — вроде как бывает, когда утка, решаясь спуститься на воду, в самый последний момент перед соприкосновением с водой как бы стоит в воздухе на лапках.

После этого случая с маленькими чирятами впереди, на ближайшем плесе, показался кряковый утёнок, совсем большой, почти с матку. Мы были уверены, что такой большой может отлично летать, стукнули веслом, чтобы он полетел. Но, верно, он ещё летать не пробовал и пустился от нас хлопунком.

Мы тоже пустились за ним и стали быстро настигать. Его положение было много хуже, чем тех маленьких, потому что место было тут до того мелкое, что нырнуть ему некуда. Несколько раз в последнем отчаянии он пробовал клюнуть носом воду, но там ему показывалась земля, и он только время терял. В одну из таких попыток наша лодочка поравнялась с ним, я протянул руку...

В эту минуту последней опасности утёнок собрался с силами и вдруг полетел. Но это был его первый полёт, он ещё не умел управлять. Он летел совершенно так же, как мы, научившись садиться на велосипед, пускаем его движением ног, а рулём повернуть ещё боимся, и потому первая поездка бывает всё прямо, прямо, пока не наткнёмся на что-нибудь, — и бух набок. Так и утёнок летел всё прямо, а впереди него была стена тростников. Он не умел ещё взмыть над тростниками, зацепился лапками и чебурахнулся вниз.

Точно так было со мной, когда я прыгал, прыгал на велосипед, падал, падал и вдруг сел и с большой быстротой помчался прямо на корову...

Михаил Пришвин «Золотой луг»

У нас с братом, когда созревают одуванчики, была с ними постоянная забава. Бывало, идём куда-нибудь на свой промысел — он впереди, я в пяту.

«Серёжа!» — позову я его деловито. Он оглянется, а я фукну ему одуванчиком прямо в лицо. За это он начинает меня подкарауливать и тоже, как зазеваешься, фукнет. И так мы эти неинтересные цветы срывали только для забавы. Но раз мне удалось сделать открытие. Мы жили в деревне, перед окном у нас был луг, весь золотой от множества цветущих одуванчиков. Это было очень красиво. Все говорили: «Очень красиво! Луг золотой». Однажды я рано встал удить рыбу и заметил, что луг был не золотой, а зелёный. Когда же я возвращался около полудня домой, луг был опять весь золотой. Я стал наблюдать. К вечеру луг опять позеленел. Тогда я пошёл, отыскал одуванчик, и оказалось, что он сжал свои лепестки, как все равно если бы у нас пальцы со стороны ладони были жёлтые и, сжав в кулак, мы закрыли бы жёлтое. Утром, когда солнце взошло, я видел, как одуванчики раскрывают свои ладони, и от этого луг становится опять золотым.

С тех пор одуванчик стал для нас одним из самых интересных цветов, потому что спать одуванчики ложились вместе с нами, детьми, и вместе с нами вставали.

Г. Скребицкий «Скоро зима»

Люблю я бродить по лесу поздней осенью, перед самым приходом зимы. Всё в нём как-то примолкло, будто ждёт чего-то. Кусты и деревья давно сбросили листья, стоят совсем голые, потемневшие от осенних дождей. Опавшая листва не шуршит под ногами, как в самом начале осени. Теперь она плотно прибита к земле, лежит бурой преющей массой. По всему лесу от неё так славно пахнет деревенским холодным кваском.

А какая в лесу тишина! Только где-то в вершинах сосен и елей попискивают синички и корольки. Они перепархивают с сучка на сучок, копошатся среди ветвей, отыскивая там жучков.

Изредка тонко, протяжно засвистит в ельнике рябчик, и снова всё смолкнет.

Идёшь по влажной земле совсем бесшумно, идёшь и осматриваешься по сторонам, хочешь запомнить лес именно вот таким — угрюмым, нахмурившимся. Ведь очень скоро, может быть через день, через два, он станет совсем иным: весь посветлеет, оденется в белый снежный убор, сразу преобразится, как в сказке. И не узнать тех самых кустов и деревьев, на которые я теперь смотрю.

Вопросы для обсуждения

О какой осени говорится в рассказе Г. Скребицкого «Скоро зима» — о ранней или поздней? О каких приметах поздней осени ты узнал из этого рассказа? Почему автор называет лес поздней осенью угрюмым, нахмурившимся? Как выглядят деревья и трава в таком лесу? Какие звуки можно услышать в эту пору? Как ты думаешь, почему в лесу всё приумолкло? Куда делись лесные обитатели? А как преобразится лес от первого снега, каким станет?

Послушай рассказ Г. Скребицкого ещё раз. Попробуй рассказать об осеннем лесе так, чтобы было понятно, что ты им любуешься. Я буду начинать предложение, а ты заканчивать его:

1. Я люблю бродить...

2. Всё в нём примолкло, как будто...

3. Кусты и деревья... листва...

4. От неё славно пахнет...

5. В лесу тишина, только...

6. Хочешь запомнить лес...

7. Ведь очень скоро он станет...

8. И не узнать...

А теперь попробуй сам рассказать об осеннем лесе.

Зима

Зима. Лесная полянка покрыта белым пушистым снегом. Теперь на ней тихо и пусто, не то что летом. Кажется — зимой на полянке никто и не живёт. Но это только так кажется.

Возле куста из-под снега торчит старый, трухлявый пень. Это не просто пень, а настоящий терем-теремок. Немало в нём уютных зимних квартир для разных лесных обитателей.

Под корой запрятались от холода мелкие букашки, и тут же устроился зимовать усталый жук-дровосек. А в норе между корнями, свернувшись в тугое колечко, улеглась проворная ящерица. Все забрались в старый пень, каждый занял в нём крохотную спаленку, да и заснул в ней на всю долгую зиму.

На самом краю полянки, в канаве, под опавшими листьями, под снегом, будто под толстым одеялом, спят лягушки. Спят и не знают, что тут же, неподалёку, под кучей хвороста, свернувшись в клубок, заснул их злейший враг — ёжик.

Тихо и пусто зимой на лесной полянке. Только изредка пролетит над ней стайка щеглов или синиц или дятел, усевшись на дереве, начнёт выколачивать клювом из шишки вкусные семена.

А иной раз выскочит на полянку белый пушистый заяц. Выскочит, станет столбиком, послушает, всё ли спокойно кругом, посмотрит, да и дальше в лес побежит.

Вопросы для обсуждения

Ты знаешь, как проводят зиму лесные обитатели? Послушай, как об этом рассказывает нам Г. Скребицкий. Что ты сейчас слушал — рассказ, сказку или стихотворение? Почему ты так думаешь? В этом произведении говорится о каких-нибудь чудесах? А можно ли сказать, что это произведение мелодичное, напевное, что в нём есть рифма? Какие незнакомые слова и выражения встретились тебе в рассказе? («Трухлявый пень», «куча хвороста», «выколачивать клювом»). Что нового ты узнал из этого рассказа? Как ты думаешь, почему автор называет обыкновенный пенёк теремом-теремком для разных лесных обитателей? Расскажи, какие они нашли себе «уютные зимние квартиры» в трухлявом пне. Что нового для себя ты узнал из этого рассказа?

И. Бунин «Мороз»

Утро. Выглядываю в кусочек окна, не зарисованный морозом, и не узнаю леса. Какое великолепие и спокойствие!

Над глубокими, свежими и пушистыми снегами, завалившими чащи елей, — синее, огромное и удивительно нежное небо... Солнце ещё за лесом, просека в голубой тени. В колеях санного следа, смелым и чётким полукругом прорезанного от дороги к дому, тень совершенно синяя. А на вершинах сосен, на их пышных зелёных венцах уже играет золотистый солнечный свет...

Две галки звонко и радостно сказали что-то друг другу. Одна из них с разлёту опустилась на самую верхнюю веточку густо-зелёной, стройной ели, закачалась, едва не потеряв равновесия, — и густо посыпалась и стала медленно опускаться радужная снежная пыль. Галка засмеялась от удовольствия, но тотчас же смолкла... Солнце поднимается, и всё тише становится в просеке...

М. Пришвин «Золотой луг»

У нас с братом, когда созревают одуванчики, была с ними постоянная забава. Бывало, идём куда-нибудь на свой промысел — он впереди, я в пяту.

«Серёжа!» — позову я его деловито. Он оглянется, а я фукну ему одуванчиком прямо в лицо. За это он начинает меня подкарауливать и тоже, как зазеваешься, фукнет. И так мы эти неинтересные цветы срывали только для забавы. Но раз мне удалось сделать открытие.

Мы жили в деревне, перед окном у нас был луг, весь золотой от множества цветущих одуванчиков. Это было очень красиво. Все говорили: «Очень красиво! Луг — золотой». Однажды я рано встал удить рыбу и заметил, что луг был не золотой, а зелёный. Когда же я возвращался около полудня домой, луг был опять весь золотой. Я стал наблюдать. К вечеру луг опять позеленел. Тогда я пошёл, отыскал одуванчик, и оказалось, что он сжал свои лепестки, как всё равно если бы у нас пальцы со стороны ладони были жёлтые и, сжав в кулак, мы закрыли бы жёлтое. Утром, когда солнце взошло, я видел, как одуванчики раскрывают свои ладони, и от этого луг становится опять золотым.

С тех пор одуванчик стал для нас одним из самых интересных цветов, потому что спать одуванчики ложились вместе с нами, детьми, и вместе с нами вставали.

М. Пришвин «Разговор деревьев»

Почки раскрываются, шоколадные, с зелёными хвостиками, и на каждом зелёном клювике висит большая прозрачная капля.

Возьмёшь одну почку, разотрёшь между пальцами, и потом долго всё пахнет тебе ароматной смолой берёзы, тополя или черёмухи.

Понюхаешь черёмуховую почку и сразу вспомнишь, как, бывало, забирался наверх по дереву за ягодами, блестящими, чернолаковыми. Ел их горстями прямо с косточками, но ничего от этого, кроме хорошего, не бывало.

Вечер тёплый, и такая тишина, словно должно что-то в такой тишине случиться. И вот начинают шептаться между собой деревья: берёза белая с другой берёзой белой издали перекликаются, осинка молодая вышла на поляну, как зелёная свечка, и зовёт к себе такую же зелёную свечку-осинку, помахивая веточкой; черёмуха черёмухе подаёт ветку с раскрытыми почками.

Если с нами сравнить — мы звуками перекликаемся, а у них — аромат.

Вопросы для обсуждения

О каком растении говорится в рассказе М. Пришвина «Золотой луг»? Что ты знаешь об одуванчике? Почему сначала ребята считали одуванчик неинтересным цветком? Как они относились к этому растению? Как ты понял выражение «золотой луг»? Каким ты себе его представил? Какое открытие сделал однажды автор рассказа? Какой красивый образ он придумал, чтобы рассказать нам о зелёном и золотом луге? Почему теперь одуванчик стал для детей самым интересным цветком?

Тебе интересно было слушать рассказ М. Пришвина «Разговор деревьев»? Что особенно удивило тебя в этом произведении? Что нового ты узнал из рассказа? Как могут разговаривать между собой деревья? Как ты думаешь, почему автор называет почки на деревьях шоколадными? Они сделаны из шоколада? Расскажи, какими ты себе представил раскрывающиеся почки. С чем сравнивает автор молоденькую осинку? Чем осинка похожа на тоненькую зелёную свечку? Как ты думаешь, какие звуки можно услышать в этом рассказе? (Шелест деревьев.) А какие запахи можно уловить? (Аромат от смолы разных деревьев.) Как ты думаешь, похожи ли в рассказе деревья на людей? Как автор добился этого сходства?

Л. Н. Толстой «Лев и собачка»

В Лондоне показывали диких зверей и за смотренье брали деньгами или собаками и кошками на корм диким зверям.

Одному человеку захотелось поглядеть зверей; он ухватил на улице собачонку и принёс её в зверинец. Его пустили смотреть, а собачонку взяли и бросили в клетку ко льву на съеденье.

Собачка поджала хвост и прижалась в угол клетки. Лев подошёл к ней и понюхал её.

Собачка легла на спину, подняла лапки и стала махать хвостиком.

Лев тронул её лапой и перевернул.

Собачка вскочила и стала перед львом на задние лапки.

Лев смотрел на собачку, поворачивал голову со стороны на сторону и не трогал её.

Когда хозяин бросил льву мяса, лев оторвал кусок и оставил собачке.

Вечером, когда лев лёг спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу.

С тех пор собачка жила в одной клетке со львом. Лев не трогал её, ел корм, спал с ней вместе, а иногда играл с ней.

Один раз барин пришёл в зверинец и узнал свою собачку; он сказал, что собачка его собственная, и попросил хозяина зверинца отдать ему. Хозяин хотел отдать, но, как только стали звать собачку, чтобы взять её из клетки, лев ощетинился и зарычал.

Так прожили лев и собачка целый год в одной клетке.

Через год собачка заболела и издохла. Лев перестал есть, а всё нюхал, лизал собачку и трогал её лапой.

Когда он понял, что она умерла, он вдруг вспрыгнул, ощетинился, стал хлестать себя хвостом по бокам, бросился на стену клетки и стал грызть засовы и пол.

Целый день он бился, метался по клетке и ревел, потом лёг подле мёртвой собачки и затих. Хозяин хотел унести мёртвую собачку, но лев никого не подпускал к ней.

Хозяин думал, что лев забудет своё горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но лев тотчас разорвал её на куски. Потом он обнял своими лапами мёртвую собачку и так лежал пять дней.

На шестой день лев умер.

С. Т. Аксаков «Сурка»

Один раз, сидя на окошке (с этой минуты я всё уже твёрдо помню), услышал я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и когда я стал просить, чтоб послали посмотреть, кто это плачет, что «верно, кому-нибудь больно», мать послала девушку, и та через несколько минут принесла в своих пригоршнях крошечного, ещё слепого щеночка, который, весь дрожа и нетвёрдо опираясь на свои кривые лапки, тыкаясь во все стороны головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моя нянька. Мне стало так его жаль, что я взял этого щеночка и закутал его своим платьем.

Мать приказала принести в блюдечке тёпленького молочка и после многих попыток, толкая рыльцем слепого кутёнка в молоко, выучила его лакать.

С этих пор щенок по целым часам со мной не расставался, кормить его по нескольку раз в день сделалось моей любимой забавой; его назвали Суркой; он сделался потом небольшой дворняжкой и жил у нас семнадцать лет — разумеется, уже не в комнате, а на дворе, сохраняя всегда необыкновенную привязанность ко мне и к моей матери.

Вопросы для обсуждения

Рассказ Л. Н. Толстого «Лев и собачка» можно прочитать до слов: «...собачку взяли и бросили в клетку к льву на съедение. Собачка поджала хвост и прижалась в угол клетки...»

Затем чтение прервать и предложить ответить на вопрос: «Как ты думаешь, что случится с собачкой? Выслушав несколько вариантов ответа, нужно продолжить чтение до конца в целях проверки высказанных предположений. После этого можно предложить ребёнку вопросы для работы над текстом.

Тебе понравился рассказ Л. Н. Толстого «Лев и собачка»? Что удивило тебя в этой истории, рассказанной Л. Н. Толстым? Какими ты представил себе льва и собачку, когда слушал рассказ? Кто из них тебе понравился больше? Почему? Вспомни, как вела себя собачка, когда огромный грозный лев подошёл к ней. Она испугалась льва? Как ты думаешь, почему лев не тронул собачку? Расскажи, как лев и собачка жили в одной клетке. Как лев относился к собачке? Почему он зарычал, когда хозяин зверинца попытался забрать собачку? Что случилось, когда собачка умерла? Как ты думаешь, что чувствовал лев в этот момент? Вспомни, какие слова в рассказе помогают автору передать состояние льва после смерти своего маленького друга, («...он вдруг вспрыгнул, ощетинился, стал хлестать себя хвостом по бокам, бросился на стену клетки и стал грызть засовы и пол...») Чем закончился рассказ? Что помог понять тебе автор?

Г. Снегирёв «Ласточка»

Как прилетят ласточки из-за моря домой, сразу начинают строить гнёзда.

Лепят ласточки своё гнездо из речной глины и просто из грязи. С рассвета до вечера с щебетом летают ласточки, носят в клювиках глину и лепят, лепят — строят гнездо. Вот уж и готов глиняный шар под крышей сарая — ласточкино гнездо. Изнутри выстилает его ласточка мягкими травинками, конским волосом, пёрышками.

Как выведутся птенцы, с утра до вечера летает ласточка над рекой и над полем, ловит насекомых, выкармливает птенчиков.

Вырастут молодые ласточки и покинут гнездо, скоро пора в дальний путь собираться, за моря, в тёплые страны.

И. С. Соколов-Микитов «Гнездо»

Дрозд в развилку берёзы положил первый пучок сухой травы. Положил, расправил клювом и задумался.

Вот он — торжественный миг, когда всё позади и всё впереди. Позади зимовка в чужих южных лесах, тяжёлый далёкий перелёт. Впереди гнездо, птенцы, труды и тревоги.

Развилка берёзы и пучок травы как начало новой жизни.

Что ни день, то выше гнездо и шире. Однажды дроздиха села в него и осталась сидеть. Она вся утонула в гнезде, снаружи торчали нос да хвост.

Но дроздиха видела и слышала всё.

Тянулись по синему небу облака, а по зелёной земле ползли их тени. Прошагал на ногах-ходулях лось. Неуклюже проковылял заяц. Пеночка-весничка, пушистая, как вербный барашек, поёт и поёт про весну.

Берёза баюкает птичий дом. И на страже его — хвост и нос. Торчат как два часовых. Раз торчат — значит, всё хорошо. Значит, тихо в лесу. Значит, всё впереди!

Вопросы для обсуждения

Из чего обычно строят гнёзда большинство птиц? Как ты понял выражение из рассказа «Гнездо» И. С. Соколова-Микитова: «Развилка берёзы и пучок травы как начало новой жизни»? Ты знаешь, почему птица должна постоянно сидеть в гнезде, пока не выведутся птенцы? С чем сравнил автор хвост и нос дроздихи, сидящей в гнезде? Как ты думаешь, это правильное сравнение?

Когда ты слушал рассказ Г. Снегирёва, ты, наверное, представлял себе, как всё было. Расскажи, как ласточка строит своё гнездо. Где расположено гнездо? Из какого материала его строят ласточки? Какой оно формы, чем выстлано изнутри? В чём необычность гнезда, которое строят ласточки?

Г. Снегирёв «Жук»

У меня есть сестра Галя, она на год младше меня, а такая плакса, обязательно я должен ей всё уступать. Мама даст что-нибудь вкусное, Галя своё съест и ещё у меня просит. Если не дашь, начинает реветь. Только о себе одной думала, но я её от этого отучил.

Пошёл я однажды за водой. Мама на работе, нужно было самому воды натаскать. Зачерпнул полведра. Вокруг колодца скользко, вся земля обледенела, еле до дому ведро дотащил. Поставил его на лавку, смотрю, а в нём жук-плавунец плавает, большой такой, с мохнатыми ножками. Вынес я ведро во двор, воду вылил в сугроб, а жука поймал и посадил в банку с водой. Жук в банке вертится, никак привыкнуть не может.

Пошёл я снова воды принести, принёс чистой воды, ничего на этот раз не попалось. Разделся и хотел посмотреть жука, а банки на окне нет.

Спрашиваю у Гали:

— Галя, это ты жука взяла?

— Да, —- говорит, — я, пусть он в моей комнате живёт.

— Почему же, — говорю, — в твоей, пускай жук общий будет!

Беру из её комнаты банку и на окно ставлю: мне ведь тоже хочется на жука посмотреть.

Галя заплакала и говорит:

— Я всё маме скажу, как ты у меня жука отнял!

Подбежала к окну, схватила банку, воду даже на пол

расплескала и опять поставила к себе в комнату.

Я разозлился.

— Нет, — говорю, — жук мой, я его поймал! — Взял и обратно банку на окно поставил. Галя как заревёт, одеваться стала.

— Я, — говорит, — в степь пойду и замёрзну там из- за тебя.

«Ну, — думаю, — и пускай!» Она всегда так: если не дашь чего, то сразу пугать начинает, что замёрзнет в степи.

Хлопнула она дверью и ушла. Смотрю я из окна, что она делать будет, а она идёт прямо в степь, только тихо- тихо, ждёт, когда я за ней побегу. «Нет, — думаю, — не дождёшься, хватит, побегал за тобой!»

Идёт она, снег ей по колено, и руками за лицо держится: ревёт, значит. Всё дальше и дальше от дома уходит в степь. «А что, — думаю, — и взаправду замёрзнет?» Жалко мне её стало. «Может, пойти за ней, вернуть? И жука мне не нужно, пускай себе насовсем берёт. Только опять будет всегда устраивать рёв. Нет, лучше подожду, будь что будет!»

Галя далеко ушла, только маленькая точка видна. Хотел я уже одеваться, за ней идти — смотрю, точка всё больше становится: обратно, значит, идёт. К дому подошла, руки в карманах держит, смотрит себе под ноги. Боится глаза поднять: знает, что я на неё смотрю из окна.

Пришла домой, разделась молча и ушла к себе в комнату. Долго там сидела, а потом подошла к окну и говорит:

— Какой хороший жук, его покормить надо!

Стали мы за жуком вместе ухаживать.

Когда мама с работы пришла, Галя ей ничего не рассказала, и я тоже.

Н. Сладков «Домашняя бабочка»

Ночью в коробке вдруг зашуршало. И выползло их коробки что-то усатое и мохнатое. А на спине сложенный веерок из жёлтой бумаги.

Но как я обрадовался этому уродцу!

Я посадил его на абажур, и он неподвижно повис вниз спиной. Сложенный гармошкою веерок стал отвисать и распрямляться.

У меня на глазах безобразный мохнатый червяк превращался в прекрасную бабочку. Наверное, так вот лягушка превращалась в царевну!

Всю зиму куколки пролежали мёртво и неподвижно, как камешки. Они терпеливо ждали весну, как ждут её семена в земле. Но комнатное тепло обмануло: «семена проросли» раньше срока. И вот по окну ползает бабочка. А за окном зима. А на окне ледяные цветы. Живая бабочка ползает по мёртвым цветам.

Она порхает по комнате. Садится на эстамп с маками. Развернув спиральку тоненького хоботка, пьёт из ложечки сладкую воду. Опять садится на абажур, подставив крылышки жаркому «солнцу».

Я смотрю на неё и думаю: а почему бы не держать дома бабочек, как держим мы певчих птиц? Они порадуют цветом. И если это не вредные бабочки, весной их, как птиц, можно выпустить в поле.

Есть ведь и певчие насекомые: сверчки и цикады. Цикады поют в спичечном коробке и даже в неплотно стиснутом кулаке. А сверчки пустыни поют прямо как птицы.

Завести бы дома красивых жуков: бронзовок, жужелиц, оленей и носорогов. А сколько можно приручить диких растений!

А волчье лыко, медвежье ухо, вороний глаз! А почему бы не развести в горшках прекрасные мухоморы, огромные грибы-зонтики или гроздья опят?

На дворе будет зима, а у вас на подоконнике — лето. Папоротники высунут из земли зелёные кулачки. Ландыши вывесят восковые бубенчики. Раскроется чудо- цветок белой кувшинки. И запорхает первая бабочка. И запоёт первый сверчок.

И чего только не напридумываешь, глядя на бабочку, пьющую из ложечки чай с вареньем!

Вопросы для обсуждения

Куда зимой исчезают бабочки? Послушай историю про одну зимнюю бабочку, которую рассказал нам Н. Сладков («Домашняя бабочка»). Почему эта бабочка проснулась раньше положенного срока? Как она выглядела, когда выползла из коробки, в которой лежала? Почему автор так обрадовался этому «уродцу»? Расскажи, что делала бабочка в квартире. Какое настроение вызывают у тебя строчки рассказа: «Живая бабочка ползает по мёртвым цветам» — радость, удивление, печаль, сожаление? Почему? Какую иллюстрацию ты нарисовал бы к этому произведению?

Г. Скребицкий «На лесной полянке»

Пригрело весеннее солнце. Опустели зимние квартиры в старом пне. Выполз из трухи длиннохвостый тритон. Проснулся, выбрался из норки на пенёк, на солнышке погреться.

Тепло, яркий солнечный свет необходим ящерице для того, чтобы сделаться подвижной. Погреется ящерица и примется за охоту. Она очень прожорлива и уничтожает много слизняков, а также мух и разных мелких насекомых, вредящих растениям.

Ящерицы полезные животные. Берегите их!

Живёт у нас ящерица-живородка с лимонно-жёлтым брюшком. Она не откладывает яиц в землю, а рождает живых детёнышей. Вторая, прыткая ящерица, с красивым рисунком на теле, с зелёной весенней окраской, откладывает яйца в рыхлую землю, часто в земляные кучи чёрных муравьёв.